Потому что раньше, после такого прекрасного вечера я бы торопилась домой. Чтобы записать его в дневничок.
А сейчас я сижу на лавочке, смотрю на луну, УЖЕ пишу дневник, а вечер все тянется и тянется. Нуга. Карамельная. Сладкая.
Я хотела стрельнуть сигарету у девчонки, забыв что не курю.
Просто чтобы был дым и красная точка огонька в ночи тлела.
Луна такая круглая и яркая. Облако, пористое и серибристое в ее свете, тянется с юга на север и похоже на широкую сельскую дорогу, если конечно вы потрудитесь запрокинуть голову. Димка вот не потрудился, потому и сходства не увидел.
СЕгодня был один из тех прощальных вечеров, когда знаешь, что эти выматывающие отношения закончены, и на душе так радостно и спокойно, что ъочется с человеком общаться и общаться. Просто потому что сейчас вам вместе хорошо. Просто потому что в будущем его не будет. И надо побольше светлых воспоминаний с собой забрать.
ОГни фонарей такие рыжие - ржавый апельсиновый свет. У меня была целая куча таких вечеров. Ничем не отличающихся друг от друга. Рыжих прогулочных вечеров. Только для себя. Когда слова где-то на языке. И ты едва успеваешь поймать их, не произнеся. Что за слова? Из той самой речи про сладость жизни, счастье, джаз, жожжи. Про прошлое и будущее. Про ответственность за свою и только за свою жизнь. С неприменными заверениями: все будет хорошо.
Будет счастье. Будет горе. Будут разные страны. Будут закаты и восходы, вхлеты и падения. Будет яркая жизнь. .
Все будет хорошо.
И мне хочется сейчас орать это в ночное небо.
Я кружилась перед зеркалом, в серых джинсах и зеленых балетках. Юная и улыбчивая.
Я подумала о том, что надо будет вспомнить этот вид, когда мне будет лет девяносто.
Еще минут через тридцать, как доберусь до дома, прицеплю сюда песню. И стих Белянина.
В околесице событий, в бешеном вращенье буден,
В ритме встреч и расставаний, в сутолоке очередей
Вновь мелькают торопливо ноги, спины, лица, груди —
Все в частичном варианте, как осколки от людей.
Словно зеркало большое, отражавшее реальность,
Разлетелось на мильоны искривлений, капель, снов.
И в осколках преломившись, серединой стала крайность,
И послышалась кантата в хороводе странных слов.
«Ты пришел сюда незрячим, ветер шил тебе одежды…
Все твое существованье означало плоть и тлен!
Но, взвалив себе на плечи непосильные надежды,
Ты ломал границы знаний и шатал фундамент стен.
И тебе дарила вечность два крыла, как смену суток.
День и ночь, огонь и воду, жар и холод, тьму и свет,
Предначертанный веками путь сомнения и шуток,
Отрицанье общих мыслей и в один конец билет.
Хрупкий шаг канатоходца между двух великих истин:
Рухнуть вправо или влево — выбор, в общем, невелик.
Балансируя руками, ты пришел к простейшей мысли,
Что канат, похоже, режут, и остался только миг.
Миг на лезвии, на грани, на вершине исступленья,
Где седая пыль Вселенной начинает круговерть.
Миг последнего причастья и светлей, и вдохновенней —
Тех нелепейших понятий, что зовутся жизнь и смерть…»
Мерно тек поток прохожих мимо стекол ресторана,
И никто уже не думал об утерянных стихах.
Голос смолк, и только звуки вознесенного органа
Отражались в недалеких, в предгрозовых, облаках…
В ритме встреч и расставаний, в сутолоке очередей
Вновь мелькают торопливо ноги, спины, лица, груди —
Все в частичном варианте, как осколки от людей.
Словно зеркало большое, отражавшее реальность,
Разлетелось на мильоны искривлений, капель, снов.
И в осколках преломившись, серединой стала крайность,
И послышалась кантата в хороводе странных слов.
«Ты пришел сюда незрячим, ветер шил тебе одежды…
Все твое существованье означало плоть и тлен!
Но, взвалив себе на плечи непосильные надежды,
Ты ломал границы знаний и шатал фундамент стен.
И тебе дарила вечность два крыла, как смену суток.
День и ночь, огонь и воду, жар и холод, тьму и свет,
Предначертанный веками путь сомнения и шуток,
Отрицанье общих мыслей и в один конец билет.
Хрупкий шаг канатоходца между двух великих истин:
Рухнуть вправо или влево — выбор, в общем, невелик.
Балансируя руками, ты пришел к простейшей мысли,
Что канат, похоже, режут, и остался только миг.
Миг на лезвии, на грани, на вершине исступленья,
Где седая пыль Вселенной начинает круговерть.
Миг последнего причастья и светлей, и вдохновенней —
Тех нелепейших понятий, что зовутся жизнь и смерть…»
Мерно тек поток прохожих мимо стекол ресторана,
И никто уже не думал об утерянных стихах.
Голос смолк, и только звуки вознесенного органа
Отражались в недалеких, в предгрозовых, облаках…
Мне надо поговорить с отцом. И позвонить подруге.
И сходить уже в универ. Гы